О камнях и дыме
Сидите в четырёх стенах. Свет вокруг лампочный, тёплый, неестественный. Четыре стены стоят помещением на земле, ещё не прогретой после долгой дождливой зимы, и от того зябко. Вы решаете встать и пройтись в поисках пыли — не службы ради, а только чтобы размять ноги да чем-то себя занять — не находите. Правильно, вы протерли все витрины утром, когда солнце ещё могло пробиться внутрь скрытой от мира улицы и осесть на стеклянных полках и разных пород драгоценных камнях. И эти камни, а точнее их сочинения в том или ином украшении, одна немногая отдушина сегодня(вчера, завтра): вот горный хрусталь капризно показывает свои мягкие и дымчатые узоры, давая свету проникнуть в него насквозь и обозначить каждый уголок минерального преломления внутри; рядом с ним покоится розовый кварц - такая сестрёнка, которая лишь изредка решает позабавиться с цветом и меняется с нежного розового на цвет подтаявшего клубничного мороженого. Неподалёку расположился ряд — отряд! — азуритов. Словно солдаты, они выпячивают свои зияющие друзы, скрывая горбатую огранку, и вторят друг другу: "Аааааа!". Никогда не знаешь,о чём точно они кричат, но так задорно это делают, что соглашаешься и тоже немного "Ааааа!"
Нефриты, изумруды и аквамарины изысканно молчаливы; турмалины тоже, но только затаили дыхание, потому что не считают своим долгом быть первыми в разговоре, а только продолжать и продолжать его.
Всмотревшись в каждый минерал на прилавке ты переводишь взгляд на стены и видишь бесчисленное множество оттенков и расцветок, укутавшихся в серебро, и даже пытаешься различить каждый, пока окончательно не сбиваешься с толку. Это чувство знакомо тебе со столпотворенных улиц, а ещё с семейного застолья или поездной станции.
Но ничего,значит наступает время следующей отдушины на сегодня(вчера, завтра) — самокрутка. Время вязкого,лёгкого дыма и привкуса чернослива.
Выйдя из четырёх стен, тут же упираешься в пятую, вас разделяет только две полоски дороги и три автобуса на ней. Привычка, не ноги, ведут тебя к лавке напротив. Садишься. Закуриваешь. Голова прямо — стена. Затягиваешься. Выдыхаешь. Затягиваешься. Голова влево — стена, длинная. Выдыхаешь. Голова вправо — стена, не очень длинная, но там дальше снова стены. Выдыхаешь. Наверх — потолок, но отдать должное градостроительству, вовсе не бетонный, а такой зелёный, ветвистый, витиеватый. Деревья тут растут очень плотно друг к другу и к зданиям, чтобы летом защищать пешеходов от палящего солнца и сохранять на улицах трепетную прохладу. И всё-таки солнце ещё не пришло, и вместо него льёт дождь, и бетонные стены стелятся далеко вдоль по улице, и потом поворачивают влево, и вправо, и продолжают себя, и продолжают город. На секунду думаешь — лабиринт. Лабиринт в коробочке. Коробочка старая, обветшалая, с дырочками, куда просвечивает небо. Ещё чуть-чуть — развалится, и можно будет стряхнуть сырость, выдохнуть, вдохнуть небо.
Затягиваешься ,выдыхаешь.
Дым не спешит, ему некуда. У него есть всё пространство и всё время. Он танцует, порхает, рисует причудливые узоры на пáру с воздухом. Ты вспоминаешь, как бывает красиво, когда темно или тень, и есть одна лишь струйка света, такая пробивающаяся. И тогда ты выдыхаешь — пар или дым — и вот чудо! видишь танец, описывающий зыбкое лучевое пространство. И вдруг тебе интересно: а сейчас получится? Затягиваешься, выдыхаешь.
Синеватая гладь расстелила себя повсюду вокруг, но именно в тончайших дорожках редкого солнца, что льются сквозь листья коробочки, она, словно млечный путь, изящно распускает себя в клубни, стебли и листья, и ещё чуть-чуть, ещё совсем капельку, самую малость — бесследно растворяется в призрачном свете.
И теперь на мгновенье закрываешь глаза, чувствуешь: веки, щёки, нос, губы, подбородок. Всё тлеет, всё пепел. Шея, ключицы, плечи, грудная клетка, руки, локти, кисти, кончики пальцев. Пепел холодный,мягкий. Живот, его низ, бёдра, ноги, ступни, кончики пальцев. Пепел разносится ветром по лабиринту в коробочке. Это приятно, и даже схоже с материнскими поглаживаниями, когда субботним вечером ложишься к ней, маме, на коленки, а она вяжет шерстяной свитер, чтобы укутать тебя им по завершению лета.
Открываешь глаза, привыкшие к стенам. Обращаешь своё внимание на сигарету зажатую меж пальцев, тлеющую. Цепляешься взглядом за камни в кольце, что так удобно сидит тут же. Ровный овал горного хрусталя соседствует с неистовой безугловатостью шерла, чёрного турмалина. Хрусталь гладкий и почти прозрачный; ему довелось познакомиться с мастером знающим, как обработать камень, оставив ему свой облик. Турмалин же ровно иной — шершавый, осколочный, не идеально чёрный — и его форма не носила названия. И всё-таки они так метко подпирают друг друга, будто так вместе созрели в своей породе, принимая на себя всю тяжесть температур, дождей, солнца и земли.
И ты наблюдаешь. Камни, коробочка, деревья, лабиринт. Чёрное, белое, синее, серое. Всё просто себя существует. Было так вчера и станет так завтра. И ты в лабиринте, и когда поедешь домой будешь в лабиринте, и дома тоже. Ты и сам лабиринт, а мир просто в тебе-по тебе вот так ходит.
И ты наблюдаешь за двумя силами на своём пальце, и там, где тлеет сейчас живот, рождается новое радостное чувство, ломающее эти невыносимые бетонные стены, и ты знаешь его, веришь ему. И веришь, что дело сильнее слова, и что любовь - это дело, и что слово может быть не важнó, и что важно - так это смеяться и плакать, и злиться, и даже таять, когда всё вокруг тлеет, чтобы дать новую жизнь. А этой новой жизни есть место, и тебе в ней тоже, потому что вы есть одно. И веришь, что завтра азуриты заведут новую песню, а хрусталь покажет ещё один свет того луча, что уже проник в лабиринт коробочки. И говоришь им тихо, почти подсказываешь:
И ты наблюдаешь. Камни, коробочка, деревья, лабиринт. Чёрное, белое, синее, серое. Всё просто себя существует. Было так вчера и станет так завтра. И ты в лабиринте, и когда поедешь домой будешь в лабиринте, и дома тоже. Ты и сам лабиринт, а мир просто в тебе-по тебе вот так ходит.
И ты наблюдаешь за двумя силами на своём пальце, и там, где тлеет сейчас живот, рождается новое радостное чувство, ломающее эти невыносимые бетонные стены, и ты знаешь его, веришь ему. И веришь, что дело сильнее слова, и что любовь - это дело, и что слово может быть не важнó, и что важно - так это смеяться и плакать, и злиться, и даже таять, когда всё вокруг тлеет, чтобы дать новую жизнь. А этой новой жизни есть место, и тебе в ней тоже, потому что вы есть одно. И веришь, что завтра азуриты заведут новую песню, а хрусталь покажет ещё один свет того луча, что уже проник в лабиринт коробочки. И говоришь им тихо, почти подсказываешь:
“Shine on, you crazy diamond”
